Шахматная баллада

Небо над Римом похоже на сон — 
Странные тучи, смутные тени. 
Жил здесь когда-то рабби Шимон 
Бен-Элиэзер — шахматный гений. 

Ах, невеселая эта пора .. 
Рабби Шимону вручили посланье: 
Первосвященник, наместник Петра 
Римских евреев обрек на изгнанье. 

«Срок нам дается лишь до утра, 
Вот и солдаты ждут у порога, 
А от изгнания и до костра 
Очень короткой бывает дорога. 

Я отправляюсь просить во дворец, 
Милости, право, не ожидая 
Но говорил мне покойный отец, 
Пешку за пешкою передвигая: 

«Жизнь человека подобна игре — 
Белое поле, черное поле. 
В рубище, или же в серебре, 
Пешка чужой подчиняется воле. 

Станет ладьею или ферзем, 
Только не стоит этим гордиться — 
Пешка не сможет стать королем 
Даже в конце, на последней границе». 

И ожидали раввина с утра. 
Слуги, епископы, два кардинала. 
Первосвященник, наместник Петра 
Молча стоял средь огромного зала. 

Не посмотрел на просителя он. 
Был погружен в размышленья иные. 
Только заметил рабби Шимон 
Шахматный столик и кресла резные. 

Первосвященник, наместник Петра 
В белой сутане, тяжелой тиаре 
Всех приближенных услал со двора 
И произнес: «Я сегодня в ударе 

Вот и остались мы с глазу на глаз. 
Как шахматист ты умен и опасен. 
Хочешь, сыграем на этот указ?» 
Рабби ответил: «Сыграем. Согласен». 

Жизнь человека подобна игре — 
Белое поле, черное поле. 
В рубище или же в серебре, 
Пешка иной подчиняется воле. 

Станет ладьею, станет ферзем, 
Право, не стоит этим гордиться — 
Пешка не сможет стать королем 
Даже в конце, на последней границе. 

Тени тянулись от стройных окон, 
А на доске развивалось сраженье. 
И озадачен был рабби Шимон, 
И растерялся он на мгновенье: 

«Строил игру мой покойный отец 
Именно так…» — он сказал изумленно. 
Первосвященник поправил венец 
И на раввина взглянул отрешенно. 

Был словно жаром охвачен раввин, 
Двигая пешку слабым движеньем: 
Ход оставался всего лишь один — 
И завершался его пораженьем. 

И ощутил он дыханье костра, 
Или изгнанья дорогу крутую… 
Первосвященник, наместник Петра 
Вдруг передвинул фигуру другую. 

И увенчалась победой игра, 
И выполняя свое обещанье, 
Первосвященник, наместник Петра 
Перечеркнул указ об изгнаньи, 

Остановился перед окном, 
И усмехнувшись, молвил чуть слышно: 
«Пешка не сможет стать королем. 
Я понадеялся — тоже не вышло…» 

А через месяц — или же год — 
К рабби Шимону в дверь постучали: 
«Друг мой, я сделал ошибочный ход 
Мы ведь с тобою не доиграли » 

Первосвященник, наместник Петра — 
В скромном наряде простого монаха. 
В комнату следом вошло со двора. 
Лишь ожидание с привкусом страха. 

Молча властитель доску разложил, 
Неторопливо фигуры расставил 
Партия та же — и гость победил. 
И капюшон аккуратно поправил, 

И улыбнулся, и прошептал: 
«Думаю, ты обо всем догадался, 
Я поначалу тебя не узнал — 
Только когда ты в игре растерялся. 

«Пешка не сможет стать королем » — 
Этим отцовским словам не поверив, 
Я не жалею сейчас ни о чем, 
Собственной мерой дорогу измерив. 

Бегство из дома, проклятье отца, 
Ложь и интриги старого клира… 
Но по ступеням дойдя до конца, 
Стал я властителем Рима и мира. 

Брат мой, ты разве не помнишь меня? 
Шахматы, игры, детские споры? 
Все забывается… День ото дня 
Память сплетает иные узоры. 

Так почему ж я помиловал вас? 
Видимо, встреча была неслучайной. 
Эта игра и злосчастный указ 
Вдруг приподняли завесу над тайной: 

Прав был отец — все сведется к игре. 
Белое поле, черное поле. 
В рубище, или же в серебре, 
Пешка иной подчиняется воле. 

Даже пройдя по доске напролом, 
В клетке последней, перед порогом, 
Пешка не сможет стать королем — 
Так человеку не сделаться Богом…» 

Даниэль Клугер, 2006